Не позвонил.

Тебе не позвонил. Вообще многим не позвонил и со многими не встретился. Почему? Не знаю, что ответить.
Доносится запах сухих веточек. И вся предыдущая жизнь мне бьет в ноздри. Конечно, формально я могу что-то сказать в свое оправдание, но я понимаю, что это все же не объяснение.
Порой испытываешь какую-то муку за странную жизнь, за жизнь, которую до конца не понимаешь, за жизнь, которая сама складывается, и ты лишь наблюдаешь, и за собой в том числе.
Вот я жил там, вот я жил здесь..., но смысл постоянно ускользает, и ты не улавливаешь его, не поспеваешь за ним, пытаешься заглотить его как долгожданный воздух, но желанное понимание ускользает и рассеивается. Хочется что-то такое сделать и сразу все прояснить и про себя, и про других, и про эту жизнь человеческую, без всяких спекуляций и выдумок.

Почему меня каждый раз мучает вид старого вокзала?
Я захожу в его залы и испытываю трепет, необъяснимый. Ощущаю себя сирым и слабым. Я каждый раз выхожу на перрон, вижу старые и грубые конструкции обширного помещения, созданного для таких же грубых по форме машин, дышащих в небо и цепляющих огромными колесами искусственные швы, положенные на землю. И ничего не могу понять. В конце концов, я уже устал быть в непонимании! Сколько можно? А нужно понять, нужно понять что-то раз и навсегда!...
Так вот, находясь в таком состоянии, чаще не звонишь тем, кому нужно позвонить. Что нового я могу сказать про себя старого и истоптанного мыслью о разгадке. Старый вокзал. Встать вот так на колени в самом центре залы и сказать "Господи, помоги мне, первый раз прошу о помощи, просто помоги!? Кто я? Что это? И протянуть руки во все стороны. То ли стреляли в меня здесь, то ли нищим умирал от голода и зимних холодов, то ли потерял что-то, то ли приобрел слишком много? Но только осенний ветер с запахом жареных семечек и случайных смех веселой подвыпившей компании я услышу в ответ. Нет ответа! И я снова, отряхнув колени, пойду вперед, захватывая воздух себе под воротник...

Этот город вводит меня в трепет. Его перекрашивают, перестраивают, делают новую подсветку. Но он все тот же. Все с той же сутью. Стоит гвоздем, явно и упрямо перед тобой. "Здравствуй Великий мой город! Мучаешь ты меня своей красотой и мистикой. Да люблю я тебя! Л-ю-б-л-ю! Слышишь?" Быть может, когда срок наступит, приехать сюда умирать?... Чтоб вновь родиться здесь? Нет, ни в коем случае! Я просто обязан понять нашу с тобой таинственную связь! Здесь и сейчас! А знаешь, почему ты все тот же? Да потому что это я не изменился!
Я себя разглядываю. Это я сам себя расстреливал, это я сам доводил себя до голода, это я сам все устроил для того, чтобы потерять. Все это я! И как я сам себе еще не надоел? Извини, что так эгоистично я использую тебя. Прошу лишь тебя быть прямым зеркалом передо мной, не кривым. Прямым! Потому что прямых путей жажду. И открытых!

Четыре дня подряд я шляюсь по улицам. Посмотрел на художников, что мастерски наводят попсовость на чистых листах бумаги, угождая вкусам желающих остаться во времени. Лихо работают карандашом. Ведь здесь раньше, именно здесь я видел нищих, падших и обреченных. Иногда у них отбирали заработок за стояние в жару, в дождь, в мороз. Но они продолжали стоять.
А сейчас их место заняли лихие рисовальщики по белому. Наверняка и у них забирают часть заработка, но все же,… жизнь меняется к лучшему! Нет того упадка, нет той обреченности. Слава тебе, мой город! Ты радуешь меня.

Ты радуешь меня каждым своим домом. Вдруг луч солнца пробьется между домами прямо мне в глаза. Это твоя улыбка. Я давно понял, что мы с тобой общаемся, ведь ты нуждаешься в моей любви, как и я в твоем снисхождении. И ты ведешь меня по улице, вдруг подсказываешь повернуть, и я следую твоей интуиции. Всковыренные трамвайные пути. Ты решил показать мне еще один уходящий символ? Я услышал громыхание колес трамвая, легкий звон оконных стекол, скрежет и треск искр. Булыжник еще остался тот старый. Мы в детстве бегали по нему. У меня были металлические набойки на ботинках, и я стучал ими. Никто из ребят так не бегал, и я был горд этим отличием. Вдруг я услышал "Алеша! Мама тебя просила не убегать далеко!"
Милая мама! Я не мог тогда осознать ее любви, и только позднее, гораздо позднее мне сестра рассказала, что мама умирала с моим именем на устах и с беспокойством обо мне. Тогда я выбежал на улицу, и слезы лились по щекам. Кроил свою судьбу как хотел. Что мне? Ей доставались удары! И самым неразрешимым было то, что все равно бы продолжал размашисто идти по жизни. Я эгоистично следовал своей дорогой. Прости! Ведь я жил по своей правде. Великая роль материнства. Я низко кланяюсь всем женщинам, состоявшимся или потенциальным мамам, и преклоняюсь перед их ролью в этом мире. Я преклоняюсь перед своими бывшими женами, решившихся, пусть по ошибке, рожать от меня, растить детей, беспокоиться за них... Что я? Вольный человек, ищущий правду и в малой степени озабоченный земным. Я выбрал гораздо более вдохновенную судьбу, судьбу меж небом и землей с надеждой однажды преодолеть притяжение и взлететь. А земная жизнь полна тягот, даже если ты в ней комфортно устроен.
Но город радует меня. И я улыбаюсь ему.

Этот двор мне казался большим. А сейчас я вижу, насколько он маленький. Макет на дворы, в которых вырастает детвора. Миниатюрный скверик,  маленькая скульптура ростом с двенадцатилетнего подростка, какая-то смешная горка для катания, пару скамеечек. Но пожилые люди здесь более не сидят. И дети более не играют, они надевают ролики и выезжают на просторные улицы, укатанные ровным асфальтом. Минуя дворы, сразу уходят в город. Там можно найти гораздо интереснее и опаснее вещи. Можно не шнуровать ботинки, не застегивать куртки, можно плевать под ноги, можно попросить сигарету. Это теперь мне понятно, что человек в этой жизни проходит испытание злом. И этой школы не избежать. Мучительной, болезненной.
Сколько второгодников и переростков я вижу в ней! Эта школа диплома не выдает, она ставит некую печать в душе человека, дающую право на радость. Школа испытания злом. И дети мои идут тем же путем, что и другие люди. Я закрываю свои глаза, но ничего им не подсказываю. Когда дети вырастают, их забирают в мир. И лучшая позиция родителя - не вмешиваться в их внутренний диалог. Этот двор мне казался большим, целым миром, защищенным от всего опасного.
Дедушка сидел на скамейке, весь застегнутый и подтянутый, опирался двумя руками о трость, разговаривал с соседом и изредка посматривал на нас.
Я не знал своего деда. Чем он жил? Чем занимался? Он редко говорил, его как будто вовсе не существовало. "Дед, скажи, как ты живешь, что тебя радует, что беспокоит? Что ты любишь, а чего -  нет?". Но что мне дал бы его ответ? Ответ этот ровно такой же, что и случайного человека, остановленного на улице. А посторонний человек ответил бы "Отлично!" или "Скверно!". Но я-то хочу исповеди, а не формальных слов. Исповеди от близкого человека. Мы все хотим исповедь. И по большей части собственную.

Я вижу, что город населяют иные люди. Город, в котором каждое десятилетие меняется тип лица. Вот тот дом, подъезд, окна второго этажа. Я провожал ее каждый раз после школы. Если честно признаться, то в школу я ходил только из-за этого. Мы шли, взявшись за руки, а второй рукой раскачивали портфели. Часто просто шли молча. А потом она заходила в свой подъезд и через некоторое время махала мне рукой из окна своей комнаты. Мы дружили несколько лет, и после моей выходки на уроке в пятом классе мы расстались на долгие времена. Я очень неудачно пошутил над ней при всех. Класс просто взорвался от смеха, а она в слезах выбежала в коридор. Помню свое ощущение, весь мир проваливался, или я летел со страшной силой вниз. Я хотел тут же побежать за ней и стоя на коленях просить прощения, но у меня тогда не хватило смелости. Позднее я часто вспоминал об этом эпизоде, и каждый раз мне было стыдно.
По прошествии лет пятнадцати я разыскал ее. Я ждал. Вдруг она появилась. Мы узнали друг друга. Я свалился на колени "Извини, пожалуйста, за грубую насмешку в пятом классе, я прошу у тебя прощения!" Она была жутко удивлена, улыбнулась мне и подала руку, чтобы я поднялся. "Что за шутки, Алеша! Ты как всегда не предсказуем!" Мы долго шли по аллее почти молча. "Ты знаешь, я так благодарен тебе! Так благодарен! Я люблю тебя, я люблю весь город, всех людей!" Я задыхался. "Чудак ты, Лешка! Это что, твое объяснение в любви? Если бы ты знал, как я хотела его услышать тогда! Ты что, только сейчас созрел?" Видимо я только сейчас созрел для объяснения в любви. Так вот, в этих окнах уже иной свет, у подъезда стоят черные бронированные мерседесы, охранник важный, будто сам хозяин. А хозяин медленно вылезает из автомобиля в черных очках с физиономией мафиози. Все ищут защиты в этом мире. А ее нет! Все беззащитны как кролики в лодке, что бултыхается в открытом море.
Я беззащитен, я голый, с открытыми нервами наружу. Именно поэтому я люблю, я люблю так, что задыхаюсь. Потому что лучшая защита в этом мире – любить. Нет другой, все остальное – пробиваемо насквозь!
Я плутал по улицам, хотя знал их наизусть. Мне все казалось, что я так и не увидел в них какую-то особенность, каждый раз возвращаюсь, приезжаю на четыре дня и брожу целыми днями, как будто ищу разгадку. Где разгадка? То ли запах особенный ищу, то ли лицо, то ли окно, то ли взгляд ребенка. Но, так или иначе, прохожу мимо своего дома, где вырос.
Женщина в инвалидной коляске. Я помню ее девочкой. Тогда она еще ходила немного.  Ребята рассказывали, что взрослые парни таскали ее в подвал, и оттуда слышно было ее мычание. Я старался не показывать своей реакции, у меня слезы наворачивались на глазах, отворачивался и отходил в сторону.
Я всмотрелся в эту женщину. "Ну что, вольный человек!" сказал я сам себе. "Смотри, как люди живут!" А как они живут?  Вынуждены принимать свою судьбу и проживать ее. И какая внутренняя сила нужна, чтобы понять относительность своей судьбы, что вопреки ее можно быть самим собой. Ну а я бы смог подняться в ситуации этой женщины? Молчу и ничего не отвечаю. Я не знаю. Я преисполнен настоящего уважения и сострадания к этой женщине. Хорошо рассуждать, когда ты и твои близкие сыты и здоровы. К примеру, как на рекламе американского образа жизни, на первой странице глянцевого журнала сияющая мама, сияющий папа, сияющие дочки одного возраста, и все на фоне собственного двухэтажного сияющего дома с лужайкой, деревьями и бассейном. Провозглашение сытости, успешности и надежности, ну конечно и безликости при этом. Почти все хотят удовольствий и расписанной по плану жизни. Каждый живет, как может и хочет, и это славно! Женщина, что в коляске, рассматривает картинку журнала. Интересно, о чем она думает? Улицы, сказочные дома. Я в свое время уехал из этого города, слишком он красив. Слишком он мистичен, понять его можно лишь на расстоянии. Невозможно на него смотреть в упор, он гипнотизирует, он колдует.
Все-таки наудачу зашел к тебе. "Здравствуйте! А… Ваша мама дома?" "Нет, она в отъезде". "Жалко, хотелось бы повидать ее, сам виноват, мог бы заранее позвонить ей и не позвонил, я сегодня поздно вечером уже уезжаю". "А я вас узнала, у мамы есть ваша фотография, и она мне рассказывала про ваш детский роман с ней. Я могу вам чем-нибудь помочь?". "Да! Очень!  Давайте сегодня вечером вместе погуляем по городу?" Она засмеялась.
Девушка была высокого роста, почти с меня. Одухотворенное лицо, спокойный взгляд. Отсутствие какой бы то ни было поспешности и беспокойства. Спокойно и естественно она ощущала себя, и по этой причине, с ней было легко. Я думаю, с ней было бы легко многим людям, не зависимо от их возраста. Ее внутренняя взрослость, некая зрелость души,  располагала к себе сразу, и взаимное доверие, что удивительно, возникало настолько же естественно, как естественно было парение дымового облака, выпущенного худощавым стариком в очках, курящего короткую сигару. Ароматный запах дыма, золоченый шпиль вдали, множество лиц, плотный поток машин на главном проспекте. И ты вдыхаешь счастье прямо с воздухом, вдыхаешь до насыщения. Я рассказывал о своих городских впечатлениях, она рассказывала о своих учениках, сетовала на то, что она видится себе плохим педагогом. Но я точно знал, что педагог она отличный. Само присутствие ее являлось уже учебой. Своих детей я без раздумий отдал бы такой учительнице, считая, что мне сильно повезло. Но дети мои уже выросли. Но детям моим не нужен поучающий папа. Моим детям нужен молчаливый и не понимающий папа. "Пап, ты ничего не понимаешь!" говорят они мне. И мне радостно от этого. Их папа ничего не понимает! И мне смешно. И я смеюсь как ребенок перед взрослыми своими детьми. Как здорово ничего не понимать! Я иду и слушаю рассказ девушки. То ли исповедь, то ли проповедь. Так мы шли. Она говорила о своем, я о своем. Казалось, что она меня совсем не слушала, а слушала только себя. Казалось, что я вовсе не слушал ее, а слушал только себя. Но волна была одна, и получалось что-то на вроде многоголосой фуги. Я слушал фугу. Мы часто слушаем конкретно то, что нам говорят, совершенно не соотносясь к тому, что вокруг. А ведь это все взаимосвязано. Ведь истина не только в одном. Истина растворена во всем. И слушать по возможности нужно как можно больше. Слова, мимику, движения, дыхание, пролетевший осенний лист, внезапный порыв ветра… И я слушаю мой город через северные темные облака, сухой холодный воздух, карнизы домов, деревья, канал, гранит… и из собственной памяти о нем. Я впитываю всеми нервами мой город. И девушка – часть города. И город – часть девушки. И я часть всего, и все часть меня, и нет ничего кроме моего любящего сердца. А разве что-то иное требуется? Мне достаточно.
Я проводил ее до дома, махнул рукой в знак прощания и пошел один, теперь уже по ночному городу. Луна со звездами, контуры аристократических лип, мрачные дворцы, кованая решетка, и черная  гладь воды. Через пару часов отправляется мой поезд.
Я иду и прощаюсь, будто вижу в последний раз. Но я еще буду здесь. Я желаю городу моему добра, потому что я люблю его. И меня ничего не мучает. Ни загадка моей судьбы, ни таинственная связь с городом. Потому что желание знать, это желание владеть. Я не хочу владеть ни собой, ни городом. Я принимаю как себя, так и мой город. Как эту Луну, как эти звезды, как эти липы, эти дворцы, эти узоры и эту гладь воды. Я принимаю свою судьбу самую заурядную и самую не проявленную. Я принимаю ее. И я так люблю, что хочется сказать "Прости меня…" И я замолкаю. И только в душе моей продолжаются благодарности,… объяснения,… И даже в душе я замолкаю. 
Доносится запах сухих веточек. И вся предыдущая жизнь мне бьет в ноздри. Ни кому не позвонил. И я знаю, почему.
Я захожу в свой вагон и оставляю город. Я оставляю город. Я оставляю себя.